Понятие запаха эквивалентно понятию «sense» — думать, чувствовать, переживать. Во многих восточных культурах дыхание отождествляется с Душой, которая на выдохе выходит в мир, познавая его сущность, а на вдохе возвращается в тело, обогащенная познанием и ощущением этого мира.
Дыханием, душой природы является запах — знак присутствия незримого, божественного, символ перехода в новые состояния. Запах вездесущ и тонок, он проникает через закрытые двери, пересекает любые границы. Пока ты живешь — ты дышишь, пока ты дышишь — ты… живешь. Живешь в окружении запахов.
Ароматы — это конструкция вечности. Вещественная часть прошлого, настоящего и будущего — незримый компонент понятий «Все» и «Всегда». Запахи постоянно сопровождают жизненное пространство людей: рождение и смерть, любовь и ненависть, войны и путешествия, молитвы и жертвоприношения. Запахи — это история, с ее великими и ужасными временами. Люди умирают, но слепок их запаха остается в памяти навсегда… Ведь «запах — метафора владения вещественным миром, не собственно обладание, а его предчувствие и обещание».
Первые данные о применении ароматов касаются галлюциногенных благовоний: китайские даосы растворяли свое материальное тело в аромате гашиша, египтяне общались с богами в тумане голубых лилий. Потом пришла пора познания целебных качеств ароматов. «Запах — это непременно лекарство», — считали древние японцы. И создали… ароматические часы. Каждый час в аромахронографе менялся запах, открывая людям истину вечных изменений, ощущение ценности и быстротечности времени.
В Индии для сохранения жизненной энергии каждую область тела умащивали ароматами-хранителями силы: волосы — жасмином, грудь — розой, ладони — сандалом. Ароматы стали непревзойденными культовыми эротическими средствами, во многих восточных языках даже сами понятия «запах» и «поцелуй» обозначаются одним словом. Так, «новеньких» наложниц ассирийского царя, прежде чем допустить к ложу Господина, полгода (в буквальном смысле) вымачивали в мирровых и вербеновых ваннах, а жриц любви в Китае принудительно кормили мускусом. Это — история. Но уж так устроена человеческая природа, что каждый переживает свою историю, открывает для себя законы бытия заново, хранит их, как «вещь в себе», и каждый раз изобретает велосипед…
В современном обществе отношение к ольфакторной коммуникации, мягко выражаясь, снисходительное… Всегда объективность обонятельных впечатлений ставится под сомнение: «Мама, это пахнет плесенью…» — «Не выдумывай! Ешь, давай!» Для большинства запахи перестают быть источником достоверной информации, все доверяют только слуху и зрению. Причиной такого чувственного перекоса Зигмунд Фрейд называл прямохождение, повлекшее за собой утрату человеком первозданной обонятельной значимости и сделавшее более прозрачной зависимость интуиции и полового влечения от обонятельных центров. Сейчас также доказано разрушительное воздействие на хеморецепторы различных синтетических веществ.
А жаль: телесные коды — запах секрета, слюны, выпитых напитков, одежды, табака, — дают самую точную информацию о тех, с кем мы общаемся. Возникает парадокс чувственного прагматизма, когда вся система ощущений делится на объективную и субъективную. Так, например, глаза считаются источником наиболее приоритетных данных об объекте. Но скажите бога ради, почему же тогда до сих пор в мире вербальных символов обонятельные ощущения не сопоставимы ни с какими другими? Сила запаха по-прежнему остается самой острой и честной. Сравните два высказывания: «я это на дух не выношу» и «я это видеть не могу», и Вам станет ясно, насколько глубоко заложены в нас ольфакторные коды мироощущения. Люди интуитивно стараются не включать обонятельные символы в свои высказывания, считая, что ароматы нарушают дипломатические табу и правила этикета… И правда: запах — индикатор коммуникаций, он выступает на передний план в стрессовых и значительных ситуациях, оберегая, защищая и окрыляя нашу душу.
От духа русского к французскому и обратно
Запахи властвуют над миром. И этого не изменят ни культуры, ни времена. Так, у россиян допетровского времени были весьма условные гигиенические и обонятельные пристрастия, что вызвало брезгливое отношение иностранцев, отмечавших характерный «русский дух» (дурной запах): «Они не испытывают стыда, когда дают каждому услышать и почувствовать обонянием то, что природа после еды производит сверху и снизу. А так как они едят много чеснока и луку, то их присутствие становится довольно тягостным, особенно для тех, кто к нему не привык… все их помещения и дома, даже великолепные княжеские покои… источают сильный, нам, немцам, отвратительный запах» (письмо посла готторпского двора 1632 г.). Как это ни странно, но до сих пор в мире сохраняются допетровские обонятельные националистические клише по отношению к русским. Представьте, насколько же ретроградной является обонятельная память!
«Умом Россию не понять»… Что правда, то правда: русский обонятельный стандарт во все времена носил черты национального колорита. Запад утопал в политесе, манерности, тонких интригах и парфюмерной моде, Россия же — в бунтах, восстаниях, заговорах, терроризме и борьбе за «естественный запах». Но все же, пусть с опозданием на несколько десятилетий, до России докатываются прогрессивные течения: так, в период регентства Софьи Россию наводнили заимствованные у Запада парфюмерные манеры. Так появился один из самых загадочных парадоксов мировой обонятельной цивилизации, гиперсимвол власти — мускусный ольфакторный код. Самые низменные анималистические запахи — мускус, цибетон, амбра — стали для людей того времени сильнейшим хеморецепторным допингом, средством выпятить и сделать сексуально притягательным тело безо всяких усилий. Это время называют животным периодом становления галантных игр: «Мускус, как и корсет, усиливает сексуальные аспекты тела» (Хаген). Тяжелые и жесткие животные запахи в ужасающих количествах применяют для маскировки запаха пота, под шлейфом из мускуса скрывается любая сущность, любой возраст, чин, сословие. Этот запах становится «духом капитализма» и фривольности, освободителем от догм сословного брака, сводом законов супружеской неверности и пращуром новой сексуальной моды — фаворитизма. Мускус накрыл своим величественным и убийственным туманом почти два века…
Но уже в 1765 году знаменитый «мозговед» — месьё Дидро заявил: «Люди освободились от низменных животных запахов, потому что стали тоньше чувствовать и острее мыслить», ароматы цибетона и мускуса плавно перекочевали в среду кокоток и простонародья. Серая амбра, английские собачки и восточные слуги являют теперь собой предмет для злословия и насмешек. Рождается эпоха новых представлений об интимности, открывающая 19 век — время фетишизации ароматов. Открывшиеся людям новые ольфакторные коды словно бы нарушили их рассудок, ввели в состояние обонятельной гипертрофии…
Дальше — больше: возникает иерархическая символика ароматов. Чем крупнее фигура, тем дороже и интенсивней она пахнет. Люди становятся агрессивными нуворишами в своем «благоухании». Но, как известно, жизнь, когда она доходит до худшего, все-таки поворачивает к лучшему. И эта снобистская тенденция сменяется на прямо противоположную: монарх и политик умеряют свой запах в интересах подданных, возникает ряд правил, регламентирующих поведение в обществе, а по мере расширения парфюмерной культуры развивается и гигиена. Теперь люди уже не только не портят воздух за столом, но и, напротив, всячески его «улучшают». В институтах благородных девиц и монастырях вводят новые обязательные требования, например: мыть руки перед едой, совершать омовения интимных мест «после всякого физиологического отправления». Появляется мода на полоскания рта фиалковой водой и протирание лица ароматическими льдами. Все с восхищением кидаются в мир новых благовоний: розы, лаванды, розмарина и вербены.
От романтизма до большевизма…
Интимная сфера, с позиции новых обонятельных правил, признается объектом контроля и строгих моральных норм. Появляется следующий — сентиментально-романтический ольфакторный код, воцаряется эра оголтелого ароматического фетишизма. Культ нижнего белья, культ предметов туалета обожаемой особы, культ мест свиданий. Все ударились в куртуазные игры, словно помешанные, дарили и хранили знаки интимного расположения (бывшие в употреблении вещи — перчатки, чулки, туфли и т.п.). Но все же, этот период явил собой ступеньку вверх, т.к. интимные отношения вышли из сферы общественной жизни.
Идентификация понятий «обонять» и «чувствовать» привела к возникновению нового течения в литературе — романтизма. Запахи стали отражением духовных движений персонажей, матрицей новой системы ольфакторных стереотипов. Теперь животные запахи, запахи пищи, табака, алкоголя окружают только людей простых, грубых, глупых, пошлых. Ароматы же сада, благоухания кустов, цветов и травок, запахи дождя, снега и инея — объекты, характеризующие выспреннюю чувствительность положительного героя… Возникает синдром ароматической урбанизации — ольфакторной чистоты, когда запахи деревни признаются низменными и убогими. В деревне начинают насильственно внедрять городские гигиенические привычки. Исконно вкусным русским запахом становится запах меда и запах воска: вощеный — значит ухоженный, опрятный.
Возникает такое емкое понятие, как дворянский запах: аромат ценных пород дерева, кожаных переплетов и пергамента, книг, «пахнущих таинственным старинным шоколадом», охотничьих принадлежностей, пылающего камина, благоухания ликеров и кофе с коньяком, тонкий флер дорогого табака и одеколона… Благоухание «духов и туманов», запах роскоши, изящной мебели, дорогих шелков, шикарной жизни… Аромат классной комнаты дворянских детей, пахнущей черносливом чернил, запах предельной беззаботности, сотканной из бликов света, чистоты, свежести и сухости, озоновая белоснежность простыней и подушек, пропитанных морозным воздухом… Горящая лампадка… Регламентированный запах дворянской столовой (не с порога и без ужасающей откровенности, а в строго определенном месте и в строго определенное время). Самый яркий запах утра — запах пережаренных кофейных зерен… Запахи исповедуемой религии: во время Великого поста — щекочущий грибной дух, в чудесные дни ожидания Пасхи — аромат чистоты, и изюма, и ванили, и цукатов, и засахаренных фруктов, и еще этот задорный запах лимонной корки… Запах праздничного стола — богатый и экзотический: запах дичи и брусники, семги и балыка, молочного поросенка и гусиной печени, шоколада и пастилок… А водки? Перцовка, зубровка, рябиновая, лимонная, настоянная на почках черной смородины… А благородный дух бургундских вин, хересов, старых портвейнов, венчанный диссонансом вертикального взлета «благоуханности свежего ананаса».
Все было слишком хорошо и красиво, так красиво, что сводило с ума духовных нищих, вызывая в них потребность это сломать, надругаться, изнасиловать мир: «…из раковин кухонных хлещет кровь, и пальцы женщин пахнут керосином…» (О. Мандельштам)
Так, по велению плеяды знаменитых садомазохистов, возникла новая хеморецепторная культура, призванная напоминать дворянам об их безвозвратных потерях, об утрате семьи, дома, милых сердцу вещей… Эта культура сопровождалась запахом украденного статуса: вчерашние маргиналы открыто присвоили себе недавнее достояние элиты. «Жизнь выдвинула на поверхность испорченный гнилой шлак» (Вернадский). Запах революционной России породил новый язык тела: «те, кто позволял себе быть выбритым, хорошо подстриженным, прилично одетым подвергали свою жизнь опасности. Возник новый антропологический тип — тип жестких, скуластых лиц» (В. Набоков). Возникла «мода» драной, бедной, безобразной одежды, захватанных манжет и несвежих воротничков, апогеем которой стал новый торжествующий по-пролетарски объединенный запах: запах кожаный, звериный, наганной-хромовый, со скрипом. Кожа становится основной верхней одеждой. И правда: с нее легко смывается кровь, она практична (не промокает под дождем, защищает от ветра, долго служит). До сих пор в мировой культуре кожа остается символом насилия и садизма. Россию охватил культ вульгарности (по Далю — пошлости, убогости, ординарности, заурядности, тривиальности, грубости) на долгие годы воцарившийся запахом Homus vulgaris и Homus soveticus…
